История рода — история страны. Довольно спорное утверждение, как и все прописные истины. Рода разные, судьбы тоже — иные даже с основными событиями из школьных учебников никак не пересекаются. И все же, такое дело — даже чуть прикоснешься к биографиям дедов-прадедов и чем-то таким накрывает — благоговейным трепетом, как раньше выражались.

И вроде ведь это только маленькие осколочки огромной эпохи, кусочки большого пазла. И вроде все-то они разлетелись по ветру, не составить уж никакой полной картины, не вывести никаких общественно значимых уроков. И все же, все же… Вдруг ошарашивает, эти же кусочки — они о другом совсем и про другое, потому и дороже они человеку, потому и тянет нас вглубь к своим, а не только общим корням.

А еще бывает, потянешься к этим самым корням и придешь к неожиданным результатам. Знаете, есть оказывается такие деревья, растущие корнями вверх. Не баобабы — это все антинаучные заблуждения — а какие-то, у которых корни ползут из под земли по стволу. Вот и у меня этим летом, которое я посвятила генеалогическим и краеведческим изысканиям, так интересно вышло. Клад оказался давно выкопанным.

Суть в том, историю семьи от меня никто никогда не скрывал. Отец, напротив, потчевал ей с детства. Да щедро, да в форме еще такой — былинно-сказочной. В общем, было интересно, но не очень убедительно. То есть не то чтобы я родителю совсем-совсем не верила, но, повзрослев, все же стала делать скидку на его любовь к художественному приукрашиванию. И чем взрослее, тем большую.

Ну, представьте себе, человек — совсем не историк и даже не любитель, не бывавший не то что в архивах, но и музеи-то не особенно жалующий, тоном экскурсовода со стажем вещает что-то про то, как наша малая родина — ничем не примечательное село Голухино — была основана еще в конце XVI века донским казаком Иваном Грязных — прямым нашим предком (у отца ведь та же неблагозвучная фамилия). Я ему: «Пап, а ты откуда взял-то вот это все? И чего донских казаков на Урал понесло за тысячи верст, с земли черноземной, да в наши морозы?». Он плечами пожимает: «Ну как… отец с матерью рассказывали, им — их родители, тем — деды, дедам — прадеды… А чего понесло? Так земли новые открыть, наверное». В общем, вы понимаете, все ведь в детстве играли в испорченный телефон, а тут четыреста лет якобы упражнялись в игру «От отца к сыну» — какая уж тут достоверность.

Да и вообще, мы же люди простые, а простые, как нас учили, это всякие там иваны-не-помнящие-родства. Еще вот в школах рассказывали, согласно новым установкам девяностых, что время такое было советское — жуткое, не то чтобы детям до определенного времени не болтали лишнего, а вообще многие насильно и прошлое и корни свои навсегда забывали. От отцов открещивались, фамилии менялись искусственно на совсем выдуманные. Какие уж тут знания о корнях? Какая уж тут хоть сколько-нибудь достоверная история малых родин? Это для старшего поколения эти установки явились новыми и неожиданными — сменой парадигмы, как говорится в интеллигентских кругах, а мое поколение на этой каше росло. Ситуация, при которой семейная история могла сохраниться в устных преданиях без искажений и подмен действительного желаемым, выглядела фантастичной.

Помню, я, скептик-скептиком, полезла в библиотеки, энциклопедии, нашла как-то выдержку из статьи краеведа Шумилова, что деревня наша появилась не ранее начала XVIII века, тычу родителю в нос: вот, мол, ученые, с тобой не согласны. А отец знай свою линию гнет. «Мне, — говорит, — все эти изыскания без надобности, я и сам с усам. Сказал, Грязных с Летовыми (это уже по матери его родня с того же Голухина) — рода древние, значит, так и есть. Или чего, скажи, прадед мой по матери Иван-то Спиридонович со всеми своими мельницами, амбарами, лошадьми, да домом каменным, единственным тогда на всю деревню, с луны что ли свалился? Или может его тоже мама с папой родили? Или может, хозяйство-то все это на одном месте еще нажить было надо? Я ему: «Пап, так-то с Ивана Спиридоновича 1870-ого года рождения до XVI века вглубь еще как пешком до Китая. А он: «Ну так чего? До Китая не так уж и долго. Дед мой по отцу, Александр Прокопьевич, туда и обратно после гражданской вон прогулялся. Правда, обратно это он маху дал. Не вернись, может, и не сгинул бы в Кировской тюрьме. Хотя, может и пронесло бы, десять лет после возвращения его не трогали, а в тридцать восьмом, с соседом выпили неудачно, поссорились, ну тот и капнул куда следует. Пришили шпионаж».

И столько отец таких историй рассказывал. И все как на подбор с одной стороны подробные, с мелкими деталями, хоть бери и строчи семейную сагу сразу набело, а с другой — всё с этакими художественными натяжками и даже с заносом в мистику. То есть, вот про то, как отцову бабушку Акилину Ивановну муж еще в молодости с детьми бросил, и свинтил, гад, к прости Господи какой-то каторжанке-бытовичке — очень правдоподобно, по житейски так. А вот про то, как эта пренесчастная бабуля, в девичестве Ермакова, по ее же рассказам, самого Ермака чуть ли не прямая родственница и наследница припрятанных им в кунгурских скалах сокровищ — это уж простите, сочинительство какое-то.

Или, вот биографический пунктир моего прадеда Павла Ивановича, того самого что пробабку бросил. В 1941-ом осудили (случилось там в их колхозе одно ЧП по неосторожности с его участием), лет дали много, припомнили, что сынок раскулаченного, сидеть ох как неинтересно, сам попросился искупить кровью, под Сталинградом пропал без вести — очень даже судьба в духе времени. Но заканчивается семейное предание бабушкиными то ли снами, то ли видениями. Якобы предок наш «на самом деле» не погиб, а выбрался из окружения и бежал, предчувствуя, что советская власть его спасению не обрадуется, в Австралию, там будто бы неплохо весьма обустроился и скоро, уже вот-вот практически, на нас свалится щедрое наследство. Вот это уж ни в какие ворота, согласитесь.

Нет, все эти байки про сокровища Ермака и австралийские ветви, конечно, придавали рассказом особую прелесть и атмосферность, вот только благодаря им и во все остальное верилось с трудом. Все эти мистико-мифологические нагромождения словно бы обесценивали и сухие факты.

Никакие австралийские миллионы, как вы догадываетесь, на нас не обрушились, но вот скептицизма моего в последнее время все-таки поубавилось. Перед нынешней поездкой из Петербурга в Пермь с запланированными вылазками в Кунгур, Ленск и Голухино (все малые родины предков), я решила, как следует подготовиться. Благо сегодня множество информации есть и в открытом доступе.

Например, в списках «Мемориала», я отыскала всех репресссированных прадедов. Удивительно, совпали все даты рождений, арестов и смертей, названных отцом. А ведь он никогда никуда ничего не записывал. На сайте «Поколения пермского края» я нашла сканы и расшифровки записей метрических книг. Первые упоминания о деревне Голухине и ее обитателях датированы 1607 годом. В этот год в деревне родилось двенадцать детей, из них трое носили фамилию Грязных, трое звались Летовыми. Черт его знает, может до 1607 года в деревушке родились и другие Грязных по отцу Ивановичи. Может-то и были дети основателя хутора.

Поразительно, этими сведениями почему-то не владели даже позднесоветские краеведы вроде Шумилова или Пшенничникова, а отец упрямо твердил свое без всяких метрических книг.

Ах, да, тому что деревня была основана, как хутор, и в конце XVI века, а именно в 1587−88 годах, я тоже нашла подтверждение. В это время из похода через те края возвращались ермаковские казаки (вот они вероятные донские корни, на которых настаивал отец), многие из них оседали здесь, обзаводились семьями. Под будущем Кунгуром появилось в ту пору семь таких казачих хуторов.

А сколько крупиц рассыпано по кунгурским генеалогическим форумам. Запросы в архивы — занятие для очень терпеливых, положительные, в смысле содержательные ответы, приходят не часто, а чтоб кого лично к пачкам документов подпустили — так и вовсе фантастика. Вот люди и делятся друг с другом. Любым приобретением, ссылками на выписки из ревизских сказок, метрических книг и даже канцелярии судных и розыскных дел.

Как же возбуждается воображение при чтении со сканированных желтых страниц, что вот «июня 20 дня, 1702 года», разбирались «по челобитью Кунгурского уезду деревни Голухины крестьянина Михаила Хлопина тоя ж деревни на крестьянина Ляонтья Грязных в неплатеже за работу денег». Или вот «Майя 28 дня 1718 года» разбирались «по извету Кунгугурского уезду села Троицкого деревни Голухины крестьянина Данила Летова тоя ж деревни на крестьянина Петра Занина о заколотии быка». Н-да, так копнешь, порой и корябать начинает. Не только на моих, стало быть славных родичей доносили, но и сами не дураки были наябедничать, вместо того чтоб по-соседски, отношения выяснить, да и положенное не всегда, выходит, возвращали. И даром ведь, что пятая вода на киселе.

Да, тут уж, если полезешь, так результат не закажешь. Открытия могут быть всякими — неоднозначными, как, впрочем, и все в жизни.

Но главное, зачем мне все это надо? Зачем я перерываю интернет, сочиняю запросы в архивы, мчусь с малыми детьми на рейсовом ПАЗике в Кунгур, чтоб ходить-бродить по его горкам и мостам, кривым улочкам вдоль вросших в землю по окна купечесеких домиков, повторять маршруты, которыми мой отец ходил в школу? Зачем я пытаюсь доехать до заброшенного Голухина, до которого не просто добраться даже на такси? Там и остались-то руины церкви, когда-то переделанной в клуб, покосившийся неказистый памятник на братской могиле, где покоятся вместе белые с красными (так уж случилось, местные разбираться не стали, помирили землей), и пять домов, да и те оживают только летом. Зачем?

Чтобы все красиво записать, оформить в папочку, повесить на стеночку? Чтоб запрятать это в какой-то ларец под пафосным названием «Мы — славные потомки таких-то, продолжатели такой-то династии». Но это не честно — судьбы-то разные. К тому же и без меня хватает охотников мериться происхождением, как хватает и тех, кто предпочитает родословными тыкать, превращая их в ярлыки (вот-де полюбуйтесь на потомка палачей, вертухаев, стукачей). Я к своим тридцати так и не научилась упрощать действительность.

Так для чего? Чтобы выуживать из личного-сокровенного примеры, объясняющие времена настоящие? К черту, к черту, сегодня ведь даже если просто пригласишь людей удивиться чему-то вместе с собой, рискуешь прослыть спекулирующим на святом.

Чтоб испытывать гордость необыкновенную? Так вроде бы нет никакой моей заслуги в самом факте продолжительности смены поколений.

Нет, не потому ведь душа замирает. Замирает она от того, что судьбы — дела давно минувших дней, и в сущности дней в масштабах большой истории не особо и примечательных — оживают, обрастают звуками, запахами, красками, от того, как люди, чья кровь течет и в твоих жилах, предстают перед глазами сложными, хорошими и плохими, простоватыми и хитрыми, счастливыми и несчастными — и живыми. И ты такими их принимаешь и любишь. А с ними учишься принимать прошлое.