Трибуны замерли в ожидании. Вот сейчас все и решится. Публика в ожидании мэтра российского фигурного катания, спортсмена и депутата, непобедимого Саши Хрященко, но... На лед, почему-то, выходит хоккеист, легенда НХЛ Дима Барашкин. Где-то в правом секторе народ скандирует: «Димон, давай, утри нос этим америкосам!». По залу проносится громкое: «Вау!!!»...
Дальше и вовсе происходит что-то невероятное. Барашкин делает подряд пять четверных прыжков, после чего взлетает на клюшке и парит над рядами. Обезумевшие фанаты вскакивают с мест и пытаются дотронуться до кумира. Через мгновение Барашкин уже сидит на скамейке, но оценки его интересуют мало, он возится с какими-то клетчатыми баулами. Еще через минуту хоккеист извлекает из этих челночных сумок чебурашек и матрешек и идет по рядам, собирая баксы…
Утро
Сон оборвал проклятый телефонный звонок.
- Good morning, you asked to wake madam in nine mornings…- Чтоб тебя! — осипшим голосом выругалась в трубку Антонова, пытаясь разлепить глаза. — Где я вообще нахожусь? Открыв глаза окончательно, женщина обнаружила рядом с собой Вольфа Штенберга. Тот уже покряхтывал и ерзал по кровати, очевидно, что звонок разбудил и его.— Наташа?! — вздернул брови русский немец, — Где мы, сколько времени?— Судя по тому, что нас разбудила какая-то баба по телефону, мы в гостинице. И сейчас чуть больше 9 утра.— О! Как далеко мы от Рашэнхауза? Нам же нужно на собрание.
Тут же раздался еще один звонок, но уже на мобильный.
— Как не надо приходить? Почему? Какой разбор полетов? А это только прыжков с трамплина касается? Ах, тренеры по керлингу, горным лыжам и сноубордингу тоже могут не приходить?— Наташа, нам не надо ехать в Рашенхауз. Сегодня будут разбирать причины проигрышей биатлонистов, лыжников и фигуристов.— Ох, ну и отлично, и, правда, какого черта нас-то дергать? Мы ж сюда «туристами» приехали, — довольно заулыбалась Антонова, продолжив слегка театрально, — Поедемте-ка лучше кататься. Я хочу в Харбор-центр! Уже неделя прошла, а я там ни разу не была. Ты только представь: весь город с высоты птичьего полета. Да что там город, я в Интернете прочитала, что с этой башни и острова видны, и ледники.— Наташа. Но мне плохо. Что вчера было? — протянул Вольф, как-то обреченно посмотрев на свою соседку по кровати.
— О, Вольфушка, ты пил с русскими, — расхохоталась Антонова.
— Я умираю, — простонал Вольф.
— Эээ. Даже не думай. Ибо сегодня ты будешь опохмеляться с русскими. С русской, — уточнила, подмигнув, Антонова. — А завтра ты будешь, думать, что лучше бы ты умер, — тут с Антоновой случилась настоящая истерика.
— Ох, зачем я поехал в Рашенхауз, лучше бы остался со своими спортсменами в олимпийской деревне, - запричитал Штенберг, пытаясь разыскать свою одежду.
— Расслабься Вольфушка, твои прыгуны все равно уже проиграли все, что можно. А коллеги на тебя и так уже недобро косятся. Вот уж вроде давно в России не экзотика — иностранный тренер. А на тебя косятся. Проще надо быть, — сказала Антонова, погладив Штенберга по плечу, добавив игриво растягивая гласные — И люди к тебе потянутся.
Тут Вольфа слегка передернуло от этих нежностей. С похмелья жизнь виделась ему более прозаической, и пышнотелая Наташа с осыпавшейся тушью под глазами совсем не настраивала на лирический лад. Он, было, попытался вспомнить, как вообще он оказался с этой особой в одной постели, но тут до него дошел смысл Наташиной фразы: «Продули все, что можно».
— Да, они между прочим… Да они попали в тридцатку. И кто попал? Аутсайдеры! Эх, если бы не травма Семенова. Могли бы быть даже медали!— Ну-ну, не горячись так, — с деланным сочувствием полушепотом произнесла Антонова, — Ты ли это? Откуда это пафосная патетика? Не ты ли на отчетах чинушам заявил о том, что говорить о каком-либо успехе в прыжках с трамплина глупо? О, как ты держался. И никаких вот этих оправданий и пустых обещаний, без всякого стремления угодить. Признаться, я ведь тогда и обратила на тебя внимание.
Тут Штенберг попятился чуть назад:
— Реализм и пофигизм, вы ведь так это называете, вещи разные. Кстати, а ты не помнишь, что вчера было в Рашенхаузе?— Смутно. Но думаю, что в Русском доме все было как всегда. В открытой его части то же заигрывание с туристами. Втюхивание матрешек канадцам и интуристам. Завхоз под шумок, пока элита бухала, даже тренировочную ледовую коробку сдал туристам на час за какие-то баснословные деньги. Тем более хоккеистам она вчера все равно была без надобности. Они ж всей толпой завались вчера на шоу. Их даже поздравляли с чем-то, после провала в игре с чехами. Сначала туристам их, само собой, как мартышек, показали, позволили с ними сфотографироваться. А потом они все дружно пошли на закрытую вечеринку. А уж там точно, все как обычно. Пьянка. Водка. Икра. Балалайки. Билан, — смеялась Антонова, пытаясь в это время влезть в узкое черное платье, — Кстати, мне надо до дому, переодеться.— Ах да эта шумиха, — Штенберг решил не уточнять, насколько отвечает действительности карикатурная картина Антоновой, тем более что его впечатления тоже вряд ли можно было назвать реалистичными. Он вспомнил бесконечные очереди канадцев. Обмен какими-то значками. Приставания гостей к какому-то «липовому» факелоносцу. — А почему часы приема туристов в доме не сделают ограниченным?— Да ты с ума сошел. Это ж такие деньжищи. Ну и потом, имидж. Как это Русский дом без пафоса и бочек красной икры. Мы вам не немцы с их избушкой. Кстати, а, правда, будто ты постоянно в Немецком доме тусишь?— Тусишь, — тут Штенберг на мгновенье замер в весьма нелепой позе. — Что это значит, то же, что происходит в Рашендоме? Я обмениваюсь опытом с коллегами. И у них есть чему поучиться. Они в отличие от России, на третьем месте в зачете. И в биатлоне у них все хорошо. И почему так не везет российским спортсменам?— Не везет. Ха-ха. Да потому, что весь наш спорт возглавляет человек с невезучей фамилией, — продолжала веселиться Антонова.
— Хм, а что означает Мудко?— Мудко, Вольфушка, значит Мудко! Уже одно то, что этот человек возглавлял Российский футбольный союз, говорит обо всем. А российский футбол, Вольфушка, это все равно, что российский «АвтоВАЗ».— До чего ж вы, русские, суеверны!
День
Солнце святило ярко и празднично. Одинаково для всех. Для победителей и проигравших. Для их верных поклонников. Последние заполонили все пространство города звуками от своих дудок и свистков. Ванкувер пел и веселился. Ванкувер захлебывался в этом безумии. Ванкувер ждал вечера. Вечера ждала и Антонова. Душа ее тоже пела. В такт с Ванкувером.
Утро для русского тренера сборной по керлингу выдалось хмурым. Что и говорить. Штенберг, коего она очаровывала целую неделю, а тот всю неделю упорно не хотел очаровываться, казался ей совсем не радостным. Его настрой, словно состояние человека застигнутого врасплох за чем-то неприличным, конечно же, оскорбил Антонову. Еще больше ее оскорбили его дипломатические попытки держать мину. Но до чего явно ощущалась эта нелепость совместного пробуждения, будто ставшего возможным лишь благодаря «рашен водке».
Днем четвертый матч из пяти возможных проиграли подопечные Антоновой. Причем в этот раз российских керлингисток разгромили даже с большим позором, чем в предыдущих играх. Российские блогеры, тем временем, писали о том, что «российские шваброкатательницы» так хотели запомниться публике, что в отчаянии при наклонах старались хотя бы чуть оголиться. Активно обсуждали и персону тренера по керлингу:
— А почему она такая толстая? — спрашивал кто-то.
— А чтоб на групповом фото выделяться! — острили в ответ.
Но как бы то ни было, успеха от керлингисток все равно никто не ждал, а врожденная немецкая вежливость не позволила Штенбергу уклониться от предложения погулять по вечернему Ванкуверу. Душа Антоновой пела. Здесь уже привыкли радоваться полупобедам, четвертым местам, или унизительным вторым, которые хуже четвертого. В общем душе, для того чтобы заиграть мажорную мелодию, здесь нужно было совсем чуть-чуть, самой маленькой надежды. У Антоновой эта надежда появилась.
И все же ее счастливое лицо в похмельном Русском доме казалось не уместным. В задумчивости и растерянности по коридорам ходил, получивший от Мудко по полной программе, тренер сборной по биатлону Дурнашов. Каким-то всклокоченным и возмущенным выглядел тренер лыжной команды Марковский. Грустил президент федерации фигурного катания Пименов. Он-то и одернул Антонову:
— Наталья Батьковна, откуда блеск в ваших глазах? Неужто произошло невозможное, и всех ваших конкурентов дисквалифицировали? Российская команда по керлингу стала олимпийским чемпионом?— Ах, Володя, все это суета. «Золото», «серебро» и «бронза» у наших девушек может появиться только приблизительно… никогда. Так, что же переживать напрасно? — отрешенно бросила в ответ Антонова с таким спокойствием, которому мог бы позавидовать индус, достигший нирваны.
— Завидую я вам, Наташенька, вас ведь на собрании не было. А мне, ох, как досталось, — тут Пименов всем своим видом показал, что пока не изольет душу, не успокоится. — А Хрященко? Каков нахал! Дрожал на льду, как мышь. А после заявил, что нужно менять руководство федерации. Вы только представьте! Три года он не пойми, чем занимался, депутат хренов, все деньги свои делил с женами, а тут такое заявляет. Ох, и наглец. А я 18 лет у руля. И все это время мы выигрывали. А тут… И столько грязи сразу. А как со спортсменами работать, когда таких Хрященко 90 процентов.— А вы, Владимир Леонидович, на молодежь из регионов внимание обратите, — заметил подошедший к столику Дурнашов.
— Эх, молодежь, — усмехнулся Пименов. — Вы сами-то как часто рискуете и новичков Кубков мира в сборную включаете? Вот у вас ведь, кажется, в федерации скандал был, дескать, не даете «зеленый свет» молодым. Все «старушек» в основном составе держите, хоть они давно ничего и не демонстрируют уже. Да что там я и сам следил за кубковыми гонками. Как, скажите, получилось, что некоторые девчонки, занимавшие в гонках места выше «бабушек», в команду не попали, а?— Ох, е… Следил он. А не у вас ли на чемпионаты мира отбираются не пары, занявшие призовые места, а дуэты, даже в отборах не участвующие. Конечно, им же отбираться некогда, они ж в телеящике со звездами, блин, развлекаются, — тут Дурнашов вскипел, хотел еще продолжить, но выдал только, — Ай, надоело.
Тут к спорщикам подошел и Марковский.
«Ну, все сейчас начнется», — подумала Антонова и поспешила откланяться. Ей еще нужно было успеть заскочить к гримерам, работающим с русскими телевизионщиками. Они обещали, сделать ей «обалденный мэйкап».
Вечер
Звуки свистков и сирен остались где-то далеко. Солнце тонуло на горизонте, опускаясь в самый океан. Крыши небоскребов утопали в просыпающихся звездах. Где-то среди этих невидимых еще звезд на высоте двух сотен метров находись сейчас и наши герои. Где-то в полумраке одного из тысячи кафе. Сейчас в окна тихого ресторанчика бились миллионы огней большого города. Им навстречу стремились холодные стеклянные отражения язычков пламени от свечей. Антонова на такую высоту еще не поднималась.
— Ну что, фрау, намерены опохмелиться? Я узнавал, здесь подают даже соленые огурчики, — наигранно шутил Штенберг.
— Фу, Вольф. Тебе это не идет. Я тебе больше скажу, такую пошлость в таком небе, на такой ошеломляющей высоте, не могу позволить себе даже я, — снисходительно заметила Антонова.
— Ах, Натали, у меня сегодня Корнеев в квалификации на 14-е место взлетел. Вот это, действительно, высота.— Да ну тебя, все ты о работе, — фыркнув, обиделась Антонова.
— О, майн гот, ну какая же это работа, это жизнь. Моя жизнь, Натали, — тут Штенберг воодушевился и приготовился рассказывать в красках и о прочих прыгунах, последовательно проигрывающих все олимпийские игры, поскольку этот вид никогда не был в России в приоритете. Но Антонова его резко одернула:
— Жизнь говоришь. А вот скажи мне, милый мой Вольф, а за каким лысым чертом ты в Рашу то приперся? На деньги повелся? А вам чего фрицы мало платят, или просто твои способности тренерские не оценили? Нет, Вольфушка, ты сюда зарабатывать приехал. И только.
Тут Вольф широко открыл рот и застыл на время с таким выражением, потом стал жадно ловить этим ртом воздух и, наконец, решил что-то ответить:
— Конечно, я зарабатываю. Но я зарабатываю тем, что люблю. И… это же нормально. В чем ты пытаешься меня упрекнуть? Да, черт возьми, мне абсолютно не важен цвет флага моего работодателя. Мне интересна сама задача. Решить ее, понимаешь. Хотя бы попробовать. И чем сложнее кажется задание, тем оно интереснее. Но ответ это не обязательно конкретная цифра, прячущаяся за иксом. И результат это не «золото» или «бронза». Результат это… как бы объяснить. Это даже не когда, с 30-го на 29-е. Это по-другому. Это, когда сам себя побеждаешь, сам себе не проигрывая. Черт… Ну, вот Корнеев — это результат.— Да ты мыслитель, — подытожила Антонова. — Знаешь, я даже по-хорошему тебе завидую. Меня мои «шваброкатательницы», как называют их русские болельщики, уже давно не вдохновляют. Мы «туристы» для всех. Мы никогда не выиграем ничего. Сначала я думала, пусть… Главное, что для меня это важно и нужно… Главное процесс… Следить за прогрессом, напоминающем регресс. Отмечать миллиметровые сдвиги. Но очень быстро я поняла, что это не вечно, потому что… Нужно, чтобы это было нужно кому-то еще! Нужно, чтобы это было нужно, понимаешь? Но… Ай. Вот езжу теперь с ними по разным странам. Мир смотрю. Путешествую, в общем.— Во всяком случае, лучше путешествовать, чем торговать автографами, — философски заметил Штенберг.
— Ух, ты, а кто торговал? — Антонова приготовилась узнать последние сплетни.
— Да я так условно. Автографы ваши спортсмены раздают пока бесплатно, точнее все это входит в стоимость входного билета в Рашенхауз, конечно. Но их лица, переполненные звездным блеском… Знаешь, я рад, что мои прыгуны туда не ходят, хотя я и чувствую, что и им хочется. Заметь, и эти два счастливчика, никому не известные русские лыжники, выигравшие две медали… Их там тоже не было отродясь. В этом доме.— Ну тебя опять занесло. А что ваши спортсмены не «звездятся»? Да та же Кати Вильхельм, она ж только и делает, что светится своими красными волосами перед репортерами. И выигрывать ей это не мешает. А Магдалена Найнер?— Именно! Для наших спортсменов это нормально. У вас выигрывает скромность что ли. Я могу ошибаться, но… То, что я вижу… Мне кажется, вы никогда не «купите» своих лыжников и биатлонистов, только развратите. Вы можете поднять ценник в десятки и сотни раз. Но это не работает.— И что же делать?— О, Наташ, я не знаю. Откуда мне знать. Чернышевский вот тоже не знал, — улыбаясь, ответил Штенберг.
— Тогда может ты знаешь ответ на вопрос Герцена? — продолжила допрос Антонова, сама себе прикуривая сигарету.
— Герцен? Это «Кто виноват?» Хм. Знаешь, те русские тренеры, с которыми я общался, они очень хорошие специалисты. И в биатлоне и в фигурном катании, но… Я им искренне сочувствую. Они сегодня получили такой нагоняй, но… И спортсмены тоже. В России очень много сильных спортсменов, но…— Значит, все-таки Мудко? — усмехнулась Антонова, поднимая бокал.
— Я не знаю его, — ответил Штенберг, косясь на бокал Антоновой. — Я вообще предпочитаю не пересекаться со спортивными функционерами высшего уровня. На том уровне только политика. А я не люблю политику.— А разве олимпийские игры — не политика? Как ни крути, а Хрященко засудили. Причем в пользу американцев, — тут Антонова вдруг почувствовала, что близка к тому, чтоб ударить кулаком по столу.
— Ах, тот, кто хочет видеть политику, тот ее и увидит. Я не смотрю на олимпиаду глобально. Я смотрю на 14-е место Корнеева. Может, выпьем?
Тут Штенберг наполнил бокалы, отметив, что Антонова под разговоры опустошила половину бутылки, даже не прибегая к его помощи, что для него было странно. Да он заболтался и не позаботился о том, чтобы вовремя налить вино своей спутнице, но…
— Так за что же будем пить? Только, чур, давай тост не будет связан с работой и спортом вообще, — предложила Антонова, по-детски опустив глаза. Ей очень хотелось направить беседу в «правильное» русло.
— Тогда, давай… Давай… Ну…— За то, чтобы все были здоровы, — разочаровано перебила Антонова фразой из популярного фильма Рязанова.
— Оу, прекрасный тост! — заулыбался Штенберг. — А пусть следующий будет за победу.
Тут Антонова рассмеялась:
— Окей, проигравшим это легко. За победу!!!
Потом они были на вершине Харбор-центра. Гуляли по Львиным воротам. Бродили по Гэстауну у залива. Вечерний Ванкувер был прекрасен. Но Антонова проиграла.
Ночь
Ночью в Русском доме не пили. По крайней мере, не пили по-русски, с размахом. День был открыт утренней взбучкой. А закрыт — очередным поражением лыжников и биатлонистов. Это была катастрофа. На этом фоне никто даже не заметил, как «бронзу» выиграл какой-то скелетонец (или скелетонщик, а может скелетонист) Пономарев. Никто даже толком не знал, откуда он? День однозначно был провальным. Как и вся первая неделя игр. За семь дней сборная страны завоевала лишь пять медалей, из них только одну золотую.
Но вот наступила ночь. От стен Рашенхауза, наконец, отступили разъяренные спортивные болельщики. Только к полуночи, они поняли, что русская резиденция сегодня работает не круглосуточно, как обычно. Часть из них все равно осталась. Кто-то пустил слух, что есть некая договоренность с русским завхозом, который будто обещал дать за умеренную плату померить хоккейные костюмы русских. Самая стойкая молодежь бродила неподалеку по улицам, распивая спиртное из матрешек.
В Русском доме «уснули» сцены, куда-то смылись все нанятые для торжеств шоумены, закрылись бары. Работала лишь электронная бегущая строка над стойками. Сейчас сообщалось, что завтра россияне ждут победы от фигуристов в танцах. Антонова поискала, где выключается это устройство. Все знали, что Шипулин с Доминой проиграют. Какой-то умник еще на общем собрании заявил, что «наших, скорее всего, засудят американцы». На него посмотрели с сочувствием, как на умалишенного, и тот замолчал. Смирился с проигрышем.
Пуст и тих был Русский дом. В растерянности бродила по нему Антонова. Сейчас она была согласна даже на длинные монологи тренеров и президентов федераций. На такие русские монологи под водку. И чтоб кулаком по столу. Но никого не было. Все были в таком коллективном отчаянии, хоть никто в этом и не признавался, что коллективная пьянка здесь была уже невозможна, как это не парадоксально. Сейчас Антонова была такой же, как и все. Проигравшей.
На лед, почему-то, выходит хоккеист, легенда НХЛ Дима Барашкин. Где-то в правом секторе народ скандирует: «Димон, давай, утри нос этим америкосам!». По залу проносится громкое: «Вау!!!»...
Дальше и вовсе происходит что-то невероятное. Барашкин делает подряд пять четверных прыжков, после чего взлетает на клюшке и парит над рядами. Обезумевшие фанаты вскакивают с мест и пытаются дотронуться до кумира. Через мгновение Барашкин уже сидит на скамейке, но оценки его интересуют мало, он возится с какими-то клетчатыми баулами. Еще через минуту хоккеист извлекает из этих челночных сумок чебурашек и матрешек и идет по рядам, собирая баксы…
Комментарии
+ Добавить новый