Просветление Куинджи
Он искал свет, как иные ищут Бога. И с этой дороги его не свернули ни насмешки судьбы, ни едкая критика, ни шальные деньги. Пройдя путь от покраски забора у великого Айвазовского до художника-миллионера, он так и остался самим собой – человеком, облаченным в старый черный сюртук, путешествующим третьим классом, не разменивающимся на сиюминутное безнадежным индивидуалистом. А когда слава стала мешать его исканиям, он отказался и от ее бремени – перестал выставляться и заперся в мастерской.
Человек-загадка Архип Куинджи позаботился о том, чтоб потомки узнали о нем как можно меньше – он не оставил ни дневников, ни мемуаров, ни писем. И потому искусствоведы не могут назвать даже точную дату его рождения. Архип Иванович появился на свет в Мариуполе то ли 1840, то ли 1841, а, может, и вовсе в 1842 году. Не все однозначно и с фамилией художника. В его метрике было записано, что он сын сапожника Ивана Христофоровича Еменеджи. Предположительно, мальчику досталась фамилия деда-ювелира Куюмджи, позже вписанная в документы живописца в неправильной транскрипции. Непонятно и то, как в виде на жительство Куинджи, сына сапожника и внука золотаря, отнесли к мещанам из привилегированных греков.
Куинджи рано остался без родителей, а родственники сохранили за сиротой лишь одну привилегию – по доброте душевной позволили немного поучиться. Однако попечители не дождались даже, когда ребенок окончит начальную школу, отправили «в люди» жить своим трудом. Первый поворот в судьбе мальчишки наметился на службе у хлеботорговца Аморети. Однажды хозяин похвастался рисунками своего работника перед гостями, среди приглашенных оказались и истинные ценители искусства. В 1855 году Куинджи, сжимая в руках рекомендательное письмо, отправился в Феодосию в мастерскую к знаменитому маринисту Айвазовскому. Пешком, без денег, но полный надежд.
Вот только надежды не оправдались. Великий мастер оценил талант подростка достаточным лишь для покраски забора и растирки красок. В общем, Феодосию Архип Куинджи покинул, едва соприкоснувшись с большим искусством. Потом мотался в Одессу и Таганрог, и там и там зарабатывал на жизнь ретушированием фотографий. Куинджи с братьями хотел даже открыть собственную студию, да не смог собрать денег. Когда понял, что терять нечего, а время работает не на него, молодой художник дерзнул покорить столицу. На переезд он решился не то в 1860, не то в 1861 году.
Петербург принял живописца, как и всех амбициозных мечтателей, – пасмурно и прохладно. Куинджи дважды держал экзамены в Академию художеств и дважды проваливался. По одной из версий, благодаря упорству, он все же стал вольным слушателем и смог посещать некоторые классы, и уже там познакомился с молодыми Ильей Репиным и Виктором Васнецовым. Сейчас бы сказали, влился в тусовку. Что еще нужно молодому человеку от жизни, если есть любимое дело и друзья единомышленники? С таким богатством не страшны ни скудная обстановка меблированных комнат, ни скромные ужины, ни бедная одежда. Вечное безденежье и долги не отвратили художника от искусства. «Если художественное дарование настолько слабо, что его надо ставить под стеклянный колпак, а иначе оно погибнет, туда ему и дорога!» - говорил он позже.
Рано или поздно такая самоотверженность вознаграждается – в 1968 году Куинджи впервые заявил о себе на академической выставке с картиной «Татарская деревня при лунном освещении на южном берегу Крыма». Лед тронулся, академики признали экспонента-новичка достойным звания свободного художника, допустили до академических экзаменов и даже разрешили сдать их с отсрочкой и в неполном объеме, - Куинджи, имея за плечами неполное общее образование, не был силен в точных науках. Это была победа. И это же стало началом.
В 1870 художник сдал четыре основных выпускных экзамена в Академии художеств. В 1871 году Архип Куинджи с «Осенней распутицей» прогремел на первой выставке Общества художников передвижников. В 1873 году его полотна экспонировались в Англии и Австрии. Картину «На острове Валааме» купил у художника сам Третьяков, «Снег» удостоился бронзовой медали на международной выставке в Лондоне.
Чтобы не сломаться под грузом внезапно обрушившейся славы, художник решил сделать передышку. Для осмысления всего с ним случившегося Куинджи отправился за границу – в конце концов, себя он уже показал, так почему не посмотреть на других. К тому же такие «загранкомандировки» были весьма популярны в тогдашней художественной среде, мастера колесили по свету, изучали европейское искусство, сравнивали, сопоставляли… и укреплялись в любви к отчизне. Вот и Куинджи, побывав в задыхающейся от пафосной салонной живописи Австрии, консервативной застрявшей в ренессансе Англии, законодательнице моды в искусстве Франции, утвердился во мнении, что у России, как водится, путь особенный и неповторимый. И этот путь художнику, само собой, показался самым верным.
Свои оформившиеся воззрения, все понятое и пережитое, Куинджи выразил в новых полотнах. На выставках передвижников 1874 и 1875 году он представил три картины – все в бунтарском духе, острой социальной направленности. Посетители плакали над «Забытой деревней», замирали у «Степи» и кривились от боли у «Чумацкого тракта в Мариуполе». Поэт в России больше, чем поэт, художник больше, чем художник, социальный подтекст полотен Куинджи произвел настоящий фурор в обществе.
Казалось бы, радуйся, купайся в лучах славы и любви, но нет. Оказалось, Куинджи нужно было другое. В 1875 году наметился первый перелом. Успех – понятие субъективное и относительное. Деньги тоже – то еще мерило. Да Куинджи, привыкший жить скромно, и не знал, что с ними делать. Сумел извлечь из своей состоятельности лишь одно благо – возможность жениться на любимой женщине. Любимой еще с голодных мариупольских времен.
Невеста, Вера Кетчерджи, дочь состоятельного купца из обрусевших греков, не могла соединить свою судьбу с бедняком, однако любя Куинджи, она много лет отказывала всем женихам. Куинджи в награду за верность готов был бросить к ногам любимой все заработанное. И бросил, как только появилась возможность. После оглушительного успеха, художник сбежал от всех в Мариуполь на свадьбу. Ради будущей жены он изменил даже своей непритязательности – свадьба была пышной, жених с невестой – разодеты по последней французской моде.
А вот в свадебное путешествие молодожены поехали не на Лазурный берег или в Ниццу, а на Валаам, уже покоривший художника своей северной природой и необычайной атмосферой. Архип Иванович открыл остров, как мощный духовный центр и место силы, конечно, он спешил поделиться своим открытием с молодой женой.
Ладога встретила чету сильным штормом. Их пароход долго не мог причалить к берегу Валаамской обители, палуба захлебывалась в пятиметровых волнах. Всю ночь экипаж воевал со стихией, а к рассвету судно наскочило на огромную скалу – раздался жуткий треск. Дальше пассажиры боролись за жизнь уже в пляшущих на волнах шлюпках. Лодка Архипа и Веры Куинджи чудом проскочила в тихую Никоновскую гавань.
Быть может, именно этот эпизод и стал решающим в жизни художника, в корне изменившим его мировосприятие. Быть может, чудесное спасение разрешило и закравшиеся на волне успеха сомнения. Как бы то ни было, из Валаамского монастыря Куинджи вернулся новым, с новыми идеями и грандиозными замыслами. На острове родилась идея легендарной «Украинской ночи» - композиции, утвердившей величие природы самой по себе, образца чистого искусства, провозгласившего победу вечного над преходящим.
В 1876 году Куинджи выставил «Украинскую ночь» на очередной выставке передвижников. Первой реакцией зрителя на картину был шок. Одни не могли скрыть восхищения необычайным эффектом света, другие просто не поняли, настолько новым и необычным казался пейзаж. Профессор Академии художеств Павел Чистяков возмутился дерзостью художника – ведь тот «нарушил все законы живописи». Третьяков выразил свое недоумением нежеланием покупать новую работу Архипа Ивановича. Репин объяснил такую реакцию пренебрежением Куинджи устоявшимися традициями, согласно которым пейзаж мог быть только фоном, обязанным обрамлять исторический или социальный сюжет, нести в себе черты драмы или хотя бы комедии.
Куинджи, всегда очень внимательно относившейся к критике, на этот раз мнение общественности проигнорировал – он, наконец, нашел свою дорогу. И он готов был пойти по ней даже одиночку. И скоро такая возможность ему представилась. Критики все сильнее упрекали живописца в том, что он приносил в жертву дешевым световым эффектам «все остальное». То что, «дешевые эффекты» необычного художника-самоучки, уже взялись исследовать профессора физики, их не интересовало. Товарищество передвижников погрязло в интригах и дрязгах. Куинджи не выдержал этой мелочной суеты и объявил: «Буду один!»
В 1880 году в Петербургском Обществе поощрения художеств прошла выставка одной картины – ничего подобного в России раньше не случалось. Очередь из желающих посмотреть на «Лунную ночь на Днепре» тянулась на Большой Морской еще с Невского проспекта. Таким триумфом не мог похвастаться еще никто. И опять на художника обрушился шквал обвинений, одни обзывали его фокусником и искали техническое объяснение игры света на полотне. Другие пренебрежительно замечали, что эффекты Куинджи – дело нехитрое. Третьи укоряли его в повторении самого себя. А люди меж тем стояли у картины завороженные, забывшие обо всем. Саму картина после экспозиции купил за пять тысяч рублей великий князь Константин.
В 1881 и 1882 годах прошли еще две персональные выставки Куинджи. Критика сдалась и признала за художником безоговорочную победу. Творчеством художника восторгались Тургенев и Достоевский (писатель-философ называл полотна Куинджи «застывшей молитвой»). Друзья рассыпались в поздравлениях. Коллекционеры осадили мастерскую художника, многие были готовы купить еще ненаписанные картины. В салоны потоком хлынули копии картин знаменитого пейзажиста, некоторые даже выдавались за подлинники. Появилось огромное число подражателей. И в этот самый момент Куинджи объявил о своем уходе.
«Художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, голос есть; как только голос спадает, надо уходить», - объяснил он свое нежелание участвовать в экспозициях. Конечно, этому никто не поверил, тем более, что Куинджи не ушел из искусства, не перестал писать. Он лишь оградил свою творчество от посторонних глаз. Зачем? Какие новые истины он хотел постичь, превратившись в затворника?
А жизнь потекла своим чередом. Размеренно и скромно. Большую часть времени Куинджи проводил в отныне закрытой для всех мастерской, стал чаще выезжать на пленер (хотя ни одна из его больших картин не была написана с натуры). В свободное время он с Верой Елевфериевной посещал театры и музыкальные вечера, наведывался на чай к старым друзьям. Художник еще ближе сошелся с Дмитрием Менделеевым и его коллегой физиком Федором Петрушевским – живописец пытался осознать свое творчество, постичь природу света и цвета не только на практике.
Кроме того Куинджи вдруг заинтересовался городским пейзажам, но не локальным и замкнутым, его влекли широкие освещенные панорамы. Охваченный новой идеей он стал искать подходящую площадку для рисования. Такой стала крыша старого доходного дома на Десятой линии Васильевского острова. Отсюда разворачивался захватывающий вид на Исаакиевский и Смольный соборы, открывался взору Финский залив. В конце восьмидесятых Архип Иванович выкупил все здание, ужасно запущенное, требующее большого ремонта.
Художник сам взялся за хозяйство, сконструировал систему отопления, сам менял двери, замки, участвовал и в отделке. Приведенные в порядок квартиры сдал друзьям и знакомым, себе оставил одну для проживания и в одной оборудовал мастерскую. Не смотря на неограниченные возможности, зажили Куинджи как обычно скромно, из мебели купили только самое необходимое и простое, прислугу, по традиции, нанимать не стали.
Зато на крыше для всех обитателей дома художник разбил чудесный сад. Сюда со всего города слетались привечаемые живописцем птицы – Архип Иванович их кормил, рисовал и даже лечил. Карикатурист Павел Щербов однажды даже изобразил художника, ставящим вороне клизму. Репин рассказывал, как Архип Иванович сделал трахеотомию задыхающемуся голубю, сам Куинджи безмерно гордился операцией, которой спас бескрылую бабочку.
Помогал мастер не только братьям нашим меньшим, с таким же энтузиазмом он поддерживал нуждающуюся талантливую молодежь. Он буквально без разбору раздавал деньги бедствующим студентам, начинающим художникам. «Кругом такая нищета, что не знаешь, кто сыт, кто нет… Ведь они сидят, пишут, ведь только мы знаем, как это трудно. Картины совсем мало кому нужны, а их никто не знает…». Когда приятели упрекнули художника, что он попусту тратит деньги, Архип Иванович просто взорвался: «А вы забыли, как сами были в таком же положении?!»
Зато когда знакомый художник попросил у Куинджи денег в долг, чтобы расплатиться с прислугой, живописец буквально вышел из себя. И не мудрено, на вопрос Архипа Ивановича о том, зачем держать помощников по хозяйству, если нет средств, проситель ответил, что он ведь «не сукин сын, чтобы жить без прислуги».
Сам Куинджи не только обслуживал себя и семью самостоятельно, но и в остальном был более чем аскетичен: он носил старую, но добрую одежду, путешествовал в вагонах третьего класса, останавливался в самых недорогих гостиницах, а то и в палатках или шалашах. А путешествовать семья Куинджи любила. Летом супруги неизменно ездили в Крым, на Украину, посещали Кавказ, колесили по древним городам на Волге.
В конце восьмидесятых в жизни Куинджи вновь наметился новый поворот. В 1988 году разразился громкий коррупционный скандал в Академии художеств – полетели самые высокие головы, встал вопрос о реформировании заведения, поиске нового руководства и преподавателей. Судьбу академии определил сам Александр III. «Выгнать всех, передвижников позвать», - коротко распорядился император. Передвижники, долгое время находящиеся в оппозиции к официальному искусству, завели жаркие споры - товарищество раскололось.
Архип Иванович, никогда не связанный тесно с академией, встал на сторону молодежи. Рассудил так: учиться начинающим больше негде, не отказывать же талантам в будущем их из-за переменчивых политических принципов. Куинджи согласился возглавить одну из мастерских при академии и поплатился этим дружбой с несколькими товарищами.
Особенно сильный удар нанес ему некогда один из самых близких друзей Николай Ярошенко. Нанес неожиданно. Уже после присуждения в 1892 году Куинджи профессорского звания. Обедали вместе у Менделеевых, мило беседовали, потом вместе откланялись и отправились на собрание к передвижникам. Всю дорогу Архип Иванович с Николаем Александровичем опять-таки мило проговорили, а у входа в Товарищество Ярошенко вдруг объявил, что передвижники Куинджи видеть более не хотят.
Предал Куинджи и ушедший вместе с ним в академию Иван Шишкин. Двум гениям пейзажа стало тесно в одном храме искусства. Иван Иванович не мог мириться с тем, что ученики не выдерживая его строгости и консервативности, переходят в мастерскую к Куинджи. Архип Иванович не в силах был отказать перебежчикам, чувствовал, что слишком свободомыслящие задыхаются у мэтра. Куинджи и Шишкин стали ссориться все чаще, наконец, в 1995 году последний подал в отставку.
Куинджи оставались верны только его ученики – не случайно, стало быть, он пожертвовал ради них многолетней дружбой и членством в Товариществе. Архип Иванович не столько учил живописи, сколько жизни. Он делал ставку не столько на технику, сколько на творческую индивидуальность, учил самостоятельности мысли. Его лучшие ученики стали не просто художниками, но и философами, общественниками, учеными – Николай Рерих, Константин Богаевский, Аркадий Рылов, Александр Борисов.
Заботился Архип Иванович и материальном благополучии подопечных, часто помогал студентам из собственных средств. Однажды он самолично внес взносы за девятерых студентов, исключенных за долги по оплате занятий. Чтобы студенты не чувствовали зависимости от кошелька учителя, художник организовал Весенние выставки, на которых студенты могли бы продавать картины. При этом деньги за купленные полотна, распределялись между всеми участниками – тем кто, не успел себя проявить, давался такой шанс на будущее.
Когда студенческая касса взаимопомощи таяла, Куинджи вновь латал дыры из личных сбережений. Кроме прочего, Архип Иванович вывозил учеников за свой счет за границу, путешествовал вместе с ними по любимым местам в Крыму. Студенты посвятили благодетелю даже шутливый куплет: «Наш Куинджи, наш Архип, он за нас совсем охрип». Исполняли, правда, с осторожностью, чтобы мэтр не услышал. И дело не только в излишней фамильярности, Куинджи не любил, когда его называли благотворителем, старался не афишировать добрых дел – но шила в мешке не утаить, слишком многие были ему благодарны.
Однако, нехотя, подвели и ученики. Все произошло из-за нелепой стычки одного из студентов с ректором – студент не поклонился, ректор оскорбился, распорядился вывести неучтивого молодого человека из канцелярии. Тут бы обоим остыть, извиниться, да коса уже нашла на камень. Молодежь, не разбираясь, вступилась за своего, пригрозила забастовкой, профессура от такой неслыханной дерзости, прибегла к полицейским мерам. Куинджи попытался уладить дело миром, чуть ли не умолял, студентов отступиться, многие заколебались – не хотели подводить учителя, но лидеры движения оказались принципиальней. Тогда Архип Иванович попытался объясниться с администрацией, попросил простить разгорячившихся бунтарей – неслыханное дело. Куинджи объявили «вожаком оппозиции» и потребовали отставки. В 1897 году художник покинул академию.
А в 1998-ом, на удивление всем, Куинджи повез учеников, которые так и не смогли стать бывшими, в Европу, по традиции, все сам оплатил, даже хрустящие круассаны парижских кофеен. Совместные путешествия сплотили наставника с подопечными еще сильнее. Ради них, самых лучших из молодых, избранных, Куинджи даже рискнул нарушить данный двадцать лет назад «обет молчания».
В 1901 году Архип Иванович устроил в своей мастерской выставку четырех картин. Вот тут-то и стало ясно, что «голос» Куинджи никуда не пропадал, а, напротив, сделался сильнее и чище. Каждое полотно стало откровением: свет в новой «Березовой роще» и «Днепре» сиял ярко и остро, просто лился с холстов, «Вечер на Украине» покорял поэтикой земного, мерцающей безмятежностью. Самое сильное впечатление произвел «Христос в Гефсиманском саду» - итог многолетних духовных и философских исканий мастера-затворника, картина жанровая по сути, и нереально абстрактная, как сама вечность, по содержанию. Никаких социальных подтекстов, никакой затаенной боли, страдания и скорби – прекрасный человек среди прекрасный природы. И только.
Зрители, трое счастливчиков, стояли у холстов пораженные. Молчали, не смели выразить восторг словами. Такая реакция оказалась для Куинджи самой желанной. Он даже соблазнился открыть двери мастерской и для прочих – пока человек жив, ему не чуждо ничего человеческого, на какую бы высоту он не взбирался, а доброе слово, пусть и не высказанное, как известно, приятно и кошке. В дом художника хлынул поток новых посетителей – друзья, журналисты, простые люди. Лавиной обрушились новые статьи, на этот раз критики как один захлебывались в комплиментах, об увиденном рассказывали, как о чуде. Больше двух недель живописец не выдержал. «Пережил такое, чего не хочу переживать до смерти, - говорил он. – Как будто на кресте распят был». После художник вновь закрылся.
В начале нового века Куинджи всерьез задумался о пользе, которую бы он мог принести искусству. Он понимал, что бессистемная поддержка отдельных талантов не может сыграть большой роли – нужны масштабные проекты. В 1904 году он создал специальный премиальный фонд для участников Весенних выставок, пожаловал в кассу сто тысяч рублей – учредил двадцать четыре ежегодные премии. Однако дело обернулось неудачей, очень скоро призы стали доставаться предприимчивым и хитрым дельцам, умеющим угодить вкусам жюри.
В 1908 году художник узнал, что аналогичное общество взаимопомощи художников собрался открывать пейзажист Константин Крыжицкий. Куинджи в проекте устава нового союза прельстили принципы объединения художников самых разных воззрений и школ и идея анонимных аукционов, прибыль с которых распределялась бы между самыми нуждающимися. Не мешкая, Архип Иванович, уже часто болеющий и чувствующий приближение кончины, предложил свое участие – сто пятьдесят тысяч рублей и 225 десятин земли в Крыму (скромный в бытовых запросах живописец имел патологическую страсть, скупал земли, а когда те поднимались в цене, жаловал различным объединениям). Кроме этого Куинджи завещал Обществу свое состояние в 453 тысячи и авторские права на все его творческое наследие. Для сравнения супруге он завещал ежегодные выплаты в 2500 рублей, рассудив, что раз они вдвоем (детей Бог не дал) в год тратили не больше, то Вера Елевфериевна в обиде не останется.
Все финансовые дела Куинджи уладил к весне 1910 года, а летом он скончался от воспаления легких. После смерти в доме художника провели опись имущества: «Гостиная: один диван, два кресла и восемь стульев мягких, один рояль. Столовая: один буфет, обеденный стол и двенадцать стульев». Все оказалось сильно подержанное. Но как впечатлило творческое наследие – ученики насчитали больше пятисот произведений: десятки больших законченных картин (еще около сотни мастер сжег, как недостойные внимания), огромные стопки этюдов и зарисовок.